|
 Предисловие Александра Невзорова
Разумеется, блуд, пьянство, злоба, педофилия, гомосексуализм, обжорство и воровство есть везде, где есть люди. Не следует думать, что эти качества присущи только православному духовенству. Отнюдь. Это в высшей степени распространённые человеческие особенности и свойства. И данный академический труд Е. Грекулова, целиком основанный на документальных исторических свидетельствах, не пытается изобразить жрецов православия как средоточие зла и разврата.
Грекулов бесстрастно и академично фиксирует те «следы», что оставили представители духовенства в «документальной» памяти России.
Эти свидетельства тем более ценны, что созданы не некими «хулителями и врагами веры», а теми, кто вместе с «героями» этих документов жил в т.н. православном мире, исповедовал те же убеждения, исполнял те же обряды.
Притом что духовенство всегда тщательно поддерживало о себе «елейные мифы» (имея огромные цензурные возможности), реалистичные, лишенные идеологического и елейного грима документы представляют огромную ценность для понимания истории русской церкви.
Утверждения о былой «святости» духовенства, о некой исходящей от него «позитивной воспитательной силе», которая формировала и «объединяла» русский народ, легко опровергаются бесстрастием и простотой этих документов.
Мы видим реальное лицо православного священства.
Благодаря Грекулову и его труду очень многое встаёт на свои места.
В частности, становится понятен известный диссонанс: народные былины, притчи, песни, стихи традиционно изображают «попа» жадным, развратным и очень глупым существом, основным занятием которого является безделье, лицемерие и поборы, а церковные источники предлагают нам некий елейный образ того же «попа», но чрезвычайно просветлённый и очень уважаемый народом.
Огромный разрыв меж церковной декларацией и реальной оценкой качества русского духовенства был подмечен и практически всей русской литературой, которая всё же доверилась народному ощущению, а не церковной пропаганде.
Надо отметить, что труд Грекулова на удивление академичен, т.е. лишён агрессивности и идеологического задора.
Безусловная достоверность документов свидетельствует, что даже предельная близость к «таинствам», «причастию», «благодати» и т.н. богу — не меняет и не улучшает человека. Он остаётся точно таким же, как и все прочие люди, таким же лживым и жестоким, таким же развратным и жадным. Никакого «чуда» не происходит. Вернее, не происходит того главного «чуда», которое декларирует религия,— «чуда улучшения человека».
Даже причины революции 1917 года и то становятся чуть понятнее, так как предельно ясна становится подлинная природа «народных воспитателей в рясах».
Результатом целых столетий их неограниченного педагогирования — стали озверелые толпы, моря крови и демонстрация феноменального умения людей ненавидеть друг друга и свою страну.
А ведь все (без исключения) творцы революции — и рядовые, и руководящие — были воспитаны в церковных идеалах, которые до 1906 года были строго обязательными для всех. Это были «крещёные люди», изучавшие в гимназии «закон божий», регулярно причащавшиеся (по крайней мере, в детстве) и пр., пр.
Очень доброкачественная и честная, книга Е. Грекулова позволяет не только убедиться в том, что «древняя и старая святость» — это фальшивый миф, но и в том, насколько права и честна была та народная традиция, что всегда живописала «попа» вруном, развратником и елейным лицемером.
***
Ефим Фёдорович Грекулов (1893–1979) — выдающийся советский историк-религиовед.
Данный труд Е. Грекулова печатается с сохранением всех особенностей стиля автора и характерных примет научных исследований тридцатых годов двадцатого века.
Состав древнерусского духовенства
В эпоху феодального строя московского государства церковь была крупным помещиком-феодалом и обладала значительным экономическим и политическим могуществом. Имея в своем распоряжении весьма крупные земельные богатства, обладая большими капиталами,— церковь, как говорит историк Ключевский, «держала в своих руках нити государства» и играла выдающуюся роль в общественной и политической жизни страны. Ведя крупное капиталистическое хозяйство, будучи сама проникнута эксплуататорскими стремлениями, церковь и в своей политике поддерживала интересы господствующих классов.
Союз церкви с господствующими классами, основанный прежде всего на родственных капиталистических интересах, был необходим ещё потому, что материальные интересы церкви требовали поддержки со стороны господствующих классов. Конечно, не всегда отношения между церковью и государством были одинаково хороши; когда затрагивались имущественные интересы церкви, последняя вступала с государством в борьбу: припомним длительную и ожесточённую борьбу на почве попыток отнять у церкви недвижимую собственность, лишить её экономической независимости. Но церковь отлично сознавала свою зависимость от господствующих классов, в особенности с того момента, когда с развитием торгово-промышленного класса она стала находиться в ещё большем от них подчинении. Поэтому церковь проводила в своей деятельности ту политику, которая была выгодна прежде всего господствующим классам — помещикам и капиталистам.
Защищая интересы господствующих классов, опутывая, в угоду им, широкие массы населения,— церковь требовала вместе с тем от государства платы за свою работу. И государство, признавая заслуги духовенства, щедро его оплачивало…
В эпоху т.н. татарского ига — церковь продавала свои услуги татарам, возносила за них моления и убеждала народ покоряться татарам; за это она получала от благодарных захватчиков ярлыки на свои владения и другие льготы экономического характера.
Служа крупной феодальной аристократии, а затем появившимся на смену ей дворянству и торгово-промышленной буржуазии, церковь также получала за свой труд различные привилегии имущественного характера.
Церковное общество, в особенности в период XIV–XVII веков, представляет из себя мощную организацию, обладавшую значительными материальными средствами и имевшую вместе с тем большую политическую власть. Богатая и сытая жизнь, довольство и покой, экономическая сила и политическое значение — вот чем характеризуется церковь в этот период.
Ряды духовенства поэтому пополнялись прежде всего теми, кто искал «льготы себе и чести», кто стремился к обеспеченной жизни «покоя ради телесного», кто шёл в монастырь «нищеты ради». Для этой массы посвящаемых и постригаемых основной причиной «посвящения себя богу» являлось стремление к обеспеченной жизни и неспособность к общественно-полезному труду.
Это устремление на священнические места совершалось тем легче, что церковная организация испытывала большой спрос на священников, ремесло это становилось выгодным и прибыльным делом.
Наплыв на священнические места как на места лёгкого заработка заставляет летописца отметить: «Церквей много наставлено, а попы не хотяще рукоделия, но всякой в попы тем ся и кормяху и последоваху плотским похотем, зане бо не богу служить изволиша, но лготу телу своему».
Взгляд на священников как на лиц, занимавшихся своей профессией прежде всего в своих материальных интересах, укоренился в древнерусском обществе довольно рано и нашёл себе отчётливое выражение в многочисленных памятниках древнерусской литературы.
Так, в слове неизвестного автора XIV века мы встречаем следующую уничтожающую характеристику древнерусского духовенства: «Каждый держит иерейство, чтобы тем кормиться, а не заботиться о духовных делах, чтобы приять мзду вечного живота: не преподаст правого учения во спасение, а больше снисходит, льстит и из-за дара прощает без епитимии; все и делает и говорит ради чрева, чтобы не лишиться временной чести»<1>.
Иностранец Флетчер<2> приводит свой разговор с Вологодским епископом, который на вопрос его, зачем он постригся в монахи, откровенно признался: «Чтобы есть хлеб в покое».
В результате такого подбора «служителей божиих» даже высшее духовенство — епископы, как говорит митрополит Даниил, «только себе… упасоша, и расшириша чревы свои брашны и пьянствы… и вся дела пастырская презреша, и нимало не попекошася исцелити овца, но точию на славу и честь… и на восприятие мзды уклонишася»<3>.
Подобную же оценку духовенству в его стремлении к сытой и покойной жизни даёт и Стоглавый собор, в следующих словах характеризующий духовенство: «Некоторые… теперь стригутся ради покоя телесного, чтобы всегда бражничать и ездить по селам для прохлады. Чернцы и черницы по миру волочатся и живут в миру, не зная, что такое монастырь. Старец поставит в лесу келью или церковь срубит, да идет по миру с иконою просить на сооружение, а у царя земли и руги просит… А архимандриты и игумены добываются сана деньгами, лишь бы получить власть; службы же церковные не знают, и монастыря они даже не знают и покоят себя в келье с гостями: да племянников своих содержат в монастыре и удовлетворяют их всем монастырским, а монастыри опустошают, и вкладчиков изгоняют, так что братия обеднела, страдает голодом и жаждою и томится всякими нуждами; потому что богатство всё перешло к властям, а они его истощили вместе со своими родственниками».
Это стремление к священству «покоя ради телесного» увеличивалось в значительных размерах во время различных междоусобиц, войн и нестроений, когда пострижение в монастырь служило част. гарантией сохранения имущества, которое поступало в этом случае, как вклад, в монастырь…
Освобождение священников от зависимости и тягостей необеспеченной жизни также вызывало значительную тягу в ряды духовенства тех, кто шёл «нищеты ради»; наконец, духовенство принимало в свои ряды и просто преступников, укрывавшихся за священническим саном от наказания за совершённые преступления<4>.
В результате такого отношения к священству как к способу улучшить своё положение за счёт эксплуатации народных масс, основное ядро духовенства подобралось такое, что давало возможность говорить современникам: «Полон мир попов, да делателей мало».
Еще в XI в., говоря о монастыре св. Дмитрия, летописец отмечает: «Мнози монастыри от князь и от бояр и от богатства поставлены, но не суть таци, каци суть слезами, пощением, молитвами, бдением»<5>.
А митрополит Даниил, говоря о своих современниках, даёт следующую характеристику их «пастырской» деятельности: «Мы презираем и небрежем о пастве нашей, и колика погибает душ человеческих от лености и небрежения нашего».
Если таково было русское духовенство в общей своей массе, то недостатки его особенно заметны были в высшем духовенстве. Оно смотрело на свои должности как на доходные места, которые должны были вознаградить их за неизбежные временные лишения до достижения высших иерархических степеней. Духовенство меньше всего стремилось к высшим должностям для того, чтобы «наставлять иных ко спасению», оно думало лишь о том, чтобы самим «в отраде и славе и всяком покое всегда жить»<6>.
Достигнув различными путями, а особенно «дарами сребра», высших церковных должностей, эти представители духовенства не упускали случая вознаградить себя за своё временное «смирение» и приобретали «стяжания всякие и стада скотские и всякие сладкие пищи»<7>.
«Докупившись власти», высшее духовенство предавалось «упиванию» безмерному и жило «во всяком бесчинии»<8>.
В своём продвижении по церковной иерархической лестнице духовенство пользовалось двумя орудиями — подкупом и лестью. Подкуп при поставлении не считался даже преступлением.
По свидетельству Максима Грека русское духовенство «тщалось взыти на некий сан церковный, не точию лицемерствующе житие благовейно и дружбы составляюще с сущими во властех, и всяким образом угождающе им и ласкающе, но многажды и дары, ова приносяще им, оважа и обещаще, аще довершат искомое и жалаемое»<9>.
В другом месте, говоря об игуменах, домогающихся власти «дарами сребра», Максим Грек клеймит их как «бесчинников житием, в пьянстве всегда и пищи всякой упражняющейся сами, а сущии под рукою их братья презираемы телесне и небрегоми духовые скитаются, якоже овцы, не имуще пастыря»<10>.
Также Иоанн Грозный, в своём послании в Кириллов монастырь, отмечает отрицательные явления при избрании игумена: «Умершу бокоему игумену, или иконому, мнози из них (монахов) встанут, на месте его тщашеся прияти (и се таяще один от другого, а всем ведомо сердце) овии мздами, неимущие же ласками, яко змия, яд хотяще излити на испренних? Что же се? Яве, яко имения ради»<11>.
Симония, т. е. поставление на духовные должности за деньги, достигло таких значительных размеров, что уже в ХIII веке Владимирский собор 1274 года пытался «упорядочить» торговлю церковными местами, ограничив плату за места небольшими суммами.
Это постановление Владимирского собора успеха, однако, не имело, и симония продолжала процветать в течение ряда столетий.
Поставление священников по мзде ставилось в вину русскому духовенству уже при возникновении первых «ересей». Московские «еретики» обосновали свой отказ от таинства причащения тем, что «ино деи у кого причащатися, так как и попы ставятся по мзде, и митрополит ставит владык по мзде»<12>.
Торговля церковными должностями приняла столь значительные размеры и производилась так беззастенчиво, что уже собор 1503 года вынужден был внести специальное постановление, которое ограничивало право торговли церковными должностями: «Впредь нам святителям, мне митрополиту, и нам, архиепископам и епископам, и нашим преемникам, от поставления архиепископов, епископов, архимандритов и игуменов, попов и дьяконов, и всего священнического чина ничего никому не брать и поминков никаких не принимать»<13>.
Собор принимает даже такие постановления, чтобы виновных в симонии лишать сана: «Если кто нерадением дерзнет преступить настоящее уложение, тогда будет лишен своего сана и да извернется сам и поставленный от него без всякого извета».
Однако «отцы» собора, которые выносили это постановление, сами его нарушали, поэтому реального значения это постановление не имело. Понадобилось вмешательство многих лиц, чтобы один из деятелей собора, ревностный поборник «православия» против еретиков, епископ новгородский Геннадий был лишён кафедры за своё корыстолюбие, достигшее невиданных даже для того времени размеров.
Стоглавый собор вновь столкнулся с этим больным вопросом и попытался его упорядочить хотя бы внешне, так как, по существу, все деятели собора были сами заинтересованы в симонии из-за «страсти к наживе», «ради прибытков».
Для выжимания из низшего духовенства денег высшие церковные чиновники создали аппарат «по царскому чину», который должен был выполнять обязанности по сбору налогов, фискальные и полицейские функции, наблюдать за поведением или, вернее, держать в послушании священнический цех, собирать с них налоги и сборы и вообще осуществлять в отношении духовенства те задачи, которые осуществлял государственный аппарат по отношению к населению. На почве управления духовенством таким аппаратом поборы и злоупотребления властью могли только процветать... Как отмечает находившийся в оппозиции к духовенству ростовский поп Скрыница, «владыки назирали за священниками своих епархий “по царскому чину”, через бояр, дворецких, недельщиков, тиунов, доводчиков, которые, желая иногда выслужиться перед своими корыстолюбивыми владыками, а с другой, помня свой карман, до того притесняли низшее духовенство своим неправым судом, вымогательством, взяточничеством, что “от их великих продаж”, как сознались на Стоглавом соборе сами церковники, многие церкви стояли пусты и без попов»<14>.
Высшие церковные чиновники, которые сами, по выражению Максима Грека, «из-за страсти к стяжанию безчувственнейши камений устроиша» не только не запрещали своим наместникам заниматься ограблением низшего священнического цеха, но, напротив, требовали от него значительных денег и разрешали производить всяческие поборы, лишь бы не уменьшались доходы церковных капиталистов…
По словам Максима Грека, церковные аристократы «светло и обильно напивались по вся дни и пребывали в смесех и пьянстве и всяческих играниях, тешили себя гуслями и тимпаны и сурнами и воров студным блядении, а сирот и вдовиц безщадно и безмилостиво росхищали».
Эти же представители высшей церковной иерархии, расхищавшие церковные вклады, по отношению к правящим классам держались так, что заслужили от современников меткое прозвище «потаковники».
Вынося постановления об улучшении нравов духовенства, церковная аристократия меньше всего склонна была поступиться своими привилегиями, отказаться от своих доходов, пусть и не всегда внешне канонических.
Довольно значительную часть духовенства, в особенности чёрного, составляли представители правящих классов. Для одних пострижение являлось завершением неудачной политической борьбы, для других пострижение представляло возможность сохранить своё имущество, делая известный вклад в пользу монастыря. Как велика была эта часть духовенства, принимавшая пострижение меньше всего, чтобы соблюдать монастырский устав, можно видеть из того, что приём в монастырь совершался лишь в результате значительных вкладов, доходивших до 1000 и более рублей! Внося в монастырь свой вклад, эти представители духовенства меньше всего думали о соблюдении монастырского устава, «чтобы в мир не ходить, чтобы мир не любить», а переустраивали монастырский устав по своему желанию. По выражению одного памятника, эти монахи были «только по одежде иноки, а все мирское совершается».
Спекуляция монашескими местами достигла таких размеров, что Стоглавый собор вынужден был дать постановление настоятелям, чтобы они принимали в монастыри всех, «и от тех не истязовати ничтоже, но токмо сами, что дадут по своей воле, то от них принимать по священным правилам» (Стогл., гл. 50). Это постановление Стоглавого собора не соблюдалось ввиду невыгодности его для духовенства, и в результате в монастырях подбиралась богатая и знатная группа, которая ни во что не ставила монастырские порядки.
Несоблюдение монастырского устава богатыми монахами отмечает и Стоглав, который вместе с тем разрешает им известные льготы против монастырского устава: «Так как в великих честных монастырех стригутся князи и бояре и приказные люди великие в немощи или при старости, и дают выкупы (вклады великие и села вотчинные), то на них за немощь и старость законов не налогать о трапезном хождении и о келейном ядении, а покоити их по рассуждению ествой и питьем, про таких держати квасы сладкие и черствые и выкислые, кто каковы требует, и яства такожде; или (если) у них лучиться свой покой или от родителей присылка, и о том их не истязати же»<15>.
В результате такого отношения монахи из высших классов вносили в монастырь все особенности своей мирской жизни и не считались с монастырскими уставами, которые вообще плохо соблюдались. О поведении знатных монахов в монастырях говорит в своём послании в Кирилло-Белоозёрский монастырь Иван Грозный.
«…Бояре, пришедши к вам, свои любострастные уставы ввели: значит не они у вас постригались, а вы у них постригались, не вы им учители законопояснители, а они вам… Сегодня один боярин такую страсть введет, завтра другой — иную слабость, и так мало-по-малу весь обиход монастырский испразднится и будут все обычаи мирские. Ведь по всем монастырям сперва начальники установили крепкое житие, да впоследствие разоряло его подобострастие. Кирилл чудотворец на Симонове был, а после него Сергий, и каков закон был — прочтите в житии чудотворца;… а теперь что видим на Симонове? Кроме сокровенных рабов божьих, остальные только по одежде иноки, а все мирское совершается… Ныне у вас Шереметьев сидит в келье, что царь, а Хабаров к нему приходит с другими чернецами, да ядят и пьют что в миру; а Шереметьев, невесть со свадьбы, невесть с родин, россылает по кельям постилы, коврижки и иные пряные составные овощи; а за монастырем у него двор на дворе, на дворе запасы годовые всякие, — и вы ему молчите о таком великом монастырским бесчинии! А некоторые говорят что и вино горячее потихонько в келью к Шереметьеву приносили. Пригоже ли так в Кириллове (монастыре) быть, как Иосиф, бывший митрополитом, у Троицы с клирошанами, или как Мисаил Сукин в Никитовском монастыре и по иным местам, слоно вельможа жил, или как Иона Мотякин и другие многие живут, не желая подчиняться монастырскому началу… Не говорите: если нам с боярами не знаться, и монастырь без подаяния оскудеет. Сергий, Кирилл… и многие другие святые не гонялись за боярами, да бояре за нами гонялись и обители их распространялись: ибо благочестием монастыри стоят и неоскудны бывают. У Троицы в Сергиеве монастыре благочестие иссякло, и монастырь оскудел: не пострижится никто и не даст ничего. А на сторонах до чего дошли? Уж затворить монастырь некому, по трапезе трава растет…
…Мы же приплетаемся земных вещей, как миряне, учащаем нивы, наполняем гумна, украшаем домы; если что увидали у мирских людей дивного, то всею силою стараемся, чтобы и у нас тоже было; а не помним того, что при пострижении мы отреклися и всего мира и яже суть в мире. Если это покажется ложным, испытаем себя не имеем ли сел, как миряне, словут ли нивы чернеческие и озера, и пажити скотом, и дома твердо огражденные и храмы светлые. Не имеем ли кладовых со имением, крепко охраняемых, подобно мирским домовержцам? Не красуемся ли блистанием златным и веселимся и величаемся? Не нами ли полны бывают обеды и празднества мирские?
Не мы ли опять созываем мирских богачей, сажаем их за свой обед, желая через это большое дерзнование к домам их имети? Не председаем ли мы у них на брачных пиршенствах?»<16>.
Введя в монастыри все отличительные черты своей мирской жизни, монахи из высших классов не оставили также привычки кичиться своим происхождением.
У митрополита Даниила мы встречаем любопытное указание, как продолжали князья и бояре, после пострижения в монастырь, считаться своим происхождением, словно у престола московского князя. «Никто же да не глаголет, — поучает Даниил иноков, возносящихся своим происхождением, — яко аз рода царского есмь, никто же да не возносит на высоту брови своя, глаголя: яко мы убо от светлых и благородных родителей есмы рожени и воспитани, а сии от убогих и нищих рода есть и от худых родителей воспитанных и оного раб есть»<17>.
Если таково было высшее белое и чёрное духовенство, то низшее духовенство немногим отличалось от своих руководителей.
Стоглав подтверждает, что настоятели выгоняют бедных чернецов, даже старых слуг и вкладчиков, и оттого «чернцы и черницы по миру волочились и жили в миру и не знали, что словет монастырь, и тем нигде покою не было, ни в котором монастыре не поднимали»<18>.
Низшая братия и низшее духовенство были в полном пренебрежении у своих высших чиновников: последние стыдились признавать за «братию» бедную братию, «алкавшую и жаждавшую и всячески некойную, всяческими нуждами одержимую»<19>.
Церковные аристократы брали с низшего духовенства бесчисленные поборы в свою пользу: и за посвящение и пошлину епитрахильную, и за грамоту, и за печать к ней, за пошлину настольную, и за освещение церкви и антиминса, и дань епископу, и переходную, и судную, и ряд других. Все эти поборы низшее духовенство перекладывало затем на население.
Низшее духовенство не пользовалось авторитетом у народа и, подчас, вело довольно жалкий образ жизни. Интересы низшего духовенства были весьма ограничены и не шли дальше изыскания доходов для себя и представителей высшей церковной иерархии.
Низшее духовенство вместе с тем полностью зависело в материальном отношении от своего помещика и прихожан; чтобы несколько улучшить своё материальное положение, духовенство не столько занималось отправлением своих культовых дел, сколько изыскивало источники доходов. Отсюда жалобы на пренебрежение духовенства службой. Митрополит Симон писал о современных ему священниках, что многие из них остаются совершенными невеждами, весь разум свой тратят на снискание пищи, на устройство своей внешней жизни, не учатся и спросить других не хотят, больше заботятся об утробном гладе, чем о душевном.
Бесправное положение низшего духовенства прекрасно охарактеризовано в одной челобитной приходского духовенства царю Алексею Михайловичу, в которой читаем: «Если и придется кому заплатить за бесчестие попа или дьякона, бояться нечего, потому что по благому совету бояр твоих бесчестие положено очень тяжкое Мордвину, Черемису: попу 5 рублей, да 4-ая собака (царской псарни) пять же рублей! И ныне похвальное слово у небоящихся бога дворян и дворянских людей: бей попа, что собаку, лишь бы жив был, да кинь пять рублей!».
Это бесправное положение низшего духовенства, экономическая зависимость его от помещика и прихожан, наконец, гнёт, который испытывал он от церковных помещиков,— естественно создали благоприятные предпосылки к дальнейшему разложению низшего духовенства. Духовенство, впрочем, вообще не отличалось особыми достоинствами, поскольку в духовенство шли все те, кто искал в этом ремесле лёгкого заработка и не был способен к другому труду.
источник: http://lib.rus.ec/b/283945/read
|
