|
 Особый интерес к колдовству и заговорам испытывали... представители духовенства.
Судебные дела, рукописные сборники заклинаний и записи заговоров указывают на увлечение духовенством магией, в частности, заговорами. Приведем несколько судебных дел. Например, «Сыск по обвинению троицкого соборного попа Афанасия в намерении испортить воеводу Назара Колтоновского» (1640 г.). Афанасий был страшным человеком: «попадью свою бил и мучил разными муками», да и к тому же колдовством баловался — «и про то его воровство <волшебство> ведомо всему городу». А в «деле о волшебных письмах» (1663 г.) с распространением и переписыванием заговоров связано несколько человек: бывший церковный дьячок Ромашко Ефимов, внук игумена и сын московского попа Тришка Микифоров, монастырский дьячок Прохорко Прохоров. В другом судебном деле (1704 г.) упоминается бывший поп Андрей, который носил письма, зашитые в шапку, «чтобы ему от людей во всяких делах было счастье» (видимо, это был заговор «на подход»), «...а по осмотру в тех письмах... заговоры». Андрей за заклинания был сослан на 10 лет, и «гадательные письма» были сожжены у него наспине. Также увлекался «заговорными письмами» церковный дьячок Петр Васильев (судебное дело 1703-1705 гг.).
А вот интересная история, связанная с рукописным сборником заговоров. Федорка, жена садовника Нефедьева нашла книжицу на 15-ти листах, обшитую кожицей (судебное дело 1700 г.) Поскольку читать Федорка не умела, то книжица долгое время просто лежала у нее дома на лавке. Пока однажды не взяла книжицу ее двоюродная сестра Грунка, которая держала «тетрадку» три дня, а, вернув, посоветовала: «Только, де, тебе, Федорке, та тетрадка не надобна, и ты, де, ее брось или сожги». Однако Федорка не вняла совету сестры, а послушала своего работника — гулящего человека Ивашку, который сказал ей: «А буде кто брал и списывал, и тебе до того дела просто поставить нельзя, возвести про то отцу своему духовному; это, де, дело страшное». (Видимо и Грунка, и Ивашко поняли, что в «тетрадке» написаны заговоры и испугались). И Федорка обратилась за помощью к своему духовному отцу попу Афанасию. Тот первым делом спросил ее: «Где, де, ты их взяла?» На что Федорка бодро ответила: «Объявились, де, они у меня в коробье неведомо как». И тогда поп Афанасий взял «посмотреть» тетрадку с заговорами. У него дома она находилась 4 года, «лежала просто и та, де, тетрадка завалилась у него неведомо где». При этом Афанасий заявляет: «в ней писаны молитвы полууставом, а никакого дурна и дурных слов в той тетрадке» не было. Е.Б.Смилянская упоминает о двух судебных делах, связанных с заговорами, в которых замешаны представители духовенства. Интересовался ворожбой и держал у себя «отреченные» книги игумен суздальского Кузьминского монастыря Симон (судебное дело 1720 года) и для ворожбы приглашал к себе безместного суздальского дьячка Никиту Васильева. А в судебном деле 1729 года рассказывается о «заговорном письме», которое было обнаружено в доме суздальского попа.
Увлечение церковных людей колдовством, заговорами имело свои причины. Во-первых, это были наиболее образованные люди, ведь «волшебные письма» надо было не только прочесть, но и при необходимости переписать, во-вторых, магия — враг и опасный соперник религии притягивала к себе как новое знание и как запретный плод. Есть еще одно объяснение интереса духовных лиц к заговорам: магия заклинаний тесно связана с дохристианскими верованиями. Поскольку остатки «языческих» представлений сохранялись в народе еще в XVIII веке, вспомним донесение в Синод суздальского и юрьевского епископа Порфирия, который жаловался на проявление магических обрядов, то можно предположить насколько сильными были дохристианские верования в народе в предшествующие столетия. А чтобы бороться с врагом, его надо знать. Похожая картина была в Западной Европе в XV веке, где духовенство, по свидетельству источников, чрезмерно увлекалось магией. Историк-медиевист Арон Яковлевич Гуревич пишет: «И здесь мы вновь,уже в который раз, сталкиваемся с упомянутым выше явлением: образованное духовенство сетует на то, что священники и монахи сочиняют или записывают и применяют в своей деятельности суеверные и языческие заклятия...». Но вернемся в Россию.
В XIX веке интерес к заговорами среди представителей русского духовенства приобретает научный, этнографический характер. Если проанализировать сборники заговоров, то мы увидим, что некоторые из них аписаны священниками или извлечены ими из старинных рукописей. Например, рукописный сборник заговоров 1850 года был найден на чердаке дома одного из священников Костромского уезда. Другой священник — Константин Боголепов собрал довольно внушительную коллекцию заговоров. Многие заклинания для сборника М.Забылина были записаны или доставлены представителями духовенства. Например, заговор «к домовому» записал священник Тарантин, заговор «от портежа с ветру» — священник Розанов, заговор «от тря-совиц» («от лихорадок») — священник Федор Никонов, заговор «от детской грыжи» доставил священник Федоров, заговор «от червей» и «на наговоренное пиво» — священник А. Колчин, заговоры «подход свата» и «оберег жениха» — священник Алексеев. Записал заговоры «от крови» и «на подход к начальству» помощник миссионера Батраков. В сборнике Л.Н.Майкова один из охотничьих заговоров извлечен из старинной рукописи священником Лепехиным. Исследователь русских суеверий Марина Власова пишет: «До 1917 года изучением народных обычаев и поверий часто занимались именно священники, особенно сельские пастыри, почитавшие своим долгом прежде всего уяснить основы народного миросозерцания, а потом уже пытаться изменить его». И если в ХVII-ХVIII веках колдовство и заговоры представляли для церкви определенную угрозу, то, позднее, в XIX — начале XX века, церковь стала относиться к чародейству более снисходительно, как относятся к противнику, не представляющему серьезной опасности.
Например, один из собирателей заговоров священник Константин Островский расспрашивал лиц, слывущих за колдунов, об их заговорном искусстве и уговаривал их бросить свое занятие. Священник не стал клеймить их или обращаться за помощью к властям, как, бы он поступил в старые времена. Нет, он спокойно записал за одним из колдунов заговор «от пчел» и шутливый заговор «от зубов», не видя в них особой вредоносности. Впрочем, были случаи, когда деревенских знахарей даже в XIX веке за занятие чернокнижием «навещали» священники вместе с представителями власти — урядниками, которые приходили с понятыми. Забирали магические книги и угрожали ссылкой в Сибирь за занятие колдовством и увлечение заговорами. Правда, дальше угроз дело не шло, — в конце концов, все заканчивалось миром — и «волшебные» книги им потом возвращали обратно. Но в основном в XIX веке в микрокосме одной деревни, одного села мирно сосуществуют священники и колдуны. И также мирно соседствуют молитвы и заговоры. При этом представители духовенства, являясь собирателями народного фольклора, находят старинные рукописи, относящиеся к чернокнижию, записывают заклинания у местных колдунов и знахарей, а потом отсылают их в научные издания. На первый взгляд, магия вызывает у представителей церкви лишь научный интерес. Однако как объяснить тот факт, что в XIX веке в деревнях миссия священника и колдуна, как это не покажется странным, иногда совпадает. Найдут, например, на поле крестьяне «залом» или «закрутку» (спутанный пучок стеблей еще несжатого хлеба, надломленных в разные стороны и закрученных в узел), сулящих неурожай, и за вознаграждение вызывают священника.. «он выезжает на место найденной закрутки и читает над ней заклинания по старинному требнику Петра Могилы». То есть священник спасает будущий урожай от чужой вредоносной магии, при этом он не объясняет крестьянам, что «залом» — элемент дохристианской аграрной магии, относящейся к языческим верованиям, а времена язычества на Руси давно прошли.
По сути, сам священник перестает быть наблюдателем, он становится активным участником магического театра действий. И своим участием он лишь укрепляет веру в магию, в ее силу и исходящую от нее опасность. Интересно, что порой крестьяне вызывали на помощь не священника, а «опытного старика» или знахаря, который выезжал ликвидировать «залом» за вознаграждение. «Приезжал он обыкновенно с книжкой и по ней читал молитвы (требник Петра Могилы): «Мне, говорит, его московский митрополит дал и сказал: кормись и поминай меня!» Само чтение он обставлял очень торжественно: «Залом-залом, взвейся под огнем! Рассыпься пеплом по земле, не делай вреда никому! Огонь очищает, болезнь прогоняет» . Обратите внимание, священник и знахарь читают молитвы или заклинания по одной и той же книге — требнику Петра Могилы, и оба они спасают посевы от чужого колдовства. В деревнях колдунов и священников в качестве почетных гостей приглашали на свадьбы, чтобы они защитили молодых. Крестьяне верили, что на свадебному пиру колдун мог силой заклинаний и магических действий оградить «от порчи» другого колдуна, а священник мог уберечь «от порчи» силой молитв. Можно было бы затронуть тему об особом мистицизме и романтизме русского народа, потому что на протяжении веков и малограмотные крестьяне, и образованные представители высших сословий: дворянства и духовенства продолжают верить в магию и насылание «порчи». Однако схожее явление наблюдалось в позднее Средневековье в Западной Европе, чем пишет А.Я.Гуревич: «И тем не менее магия, так сказать, выгоняемая церковью в дверь, возвращалась в ее собственную практику через окно. Магическим было сознание не одних лишь темных и необразованных масс, — по сути дела, таким же было сознание и духовенства, сколько бы эту магию не «очищали» от клейма «язычества». Многие стороны деятельности самой церкви были пронизаны магией, и решающим критерием-различия между безоговорочно осуждаемой магией народа и сакральными процедурами духовенства было то, кто их осуществлял: простолюдины и простолюдинки, деревенские колдуньи и знахари или уполномоченный на то церковью священнослужитель» . Как точно эти слова описывают события, происходящие в русской деревне, где чужое колдовство прогоняет либо священник, либо знахарь.
В обрядах и магических действиях, которые производит представитель духовенства или колдун, есть не только сходство, но и соединение христианской — официальной церковной культуры и языческой — культуры народной. Именно такое странное сочетание — христианских элементов и остатков дохристианских верований мы обнаружим в текстах заговоров. Но об этом позднее. Итак, перед нами предстает несколько парадоксальная картина. Если в ХVII-ХVIII веках духовенство и колдуны — две полярные силы, духовенство отождествляется со светлым, божественным началом, а колдуны — с темным, дьявольским, то к XIX столетию колдовство становится менее «темным» и страшным. Священник и колдун уже не похожи на злостных врагов или непримиримых противников, они больше напоминают конкурентов. Интересно, что и знахарь, и представитель духовенства с Божьей помощью выступают против чужого вредоносного колдовства. Интерес отдельных представителей церкви к колдовству отразился в текстах заговоров. В.Мансикка писал: «Ограждение в заговорах от еретика и еретицы — намек на то, что заговорами занимались люди из духовного сословия». Впрочем, само слово «еретик» имеет несколько значений, первое из них — «вероотступник, раскольник, отщепенец, принявший ересь». Возможно, постоянное упоминание в заговорах «еретиков и еретиц» — намек на старообрядцев. Кстати, в сборнике заклинаний Л.Н.Майкова приводится несколько заговоров, взятых из четырех раскольничьих рукописей ХVIII-ХIХ веков, и один заговор, записанный со слов старухи-раскольницы. В сборнике М.3абылина тоже встречается «заговор от колдунов», извлеченный из старообрядческой рукописи. Примечательно, что в текстах заклинаний из раскольничьих материалов также упоминается «еретик и еретица»: поскольку для раскольников вероотступниками — «еретиками» являлись последователи патриарха Никона. Но если вспомнить другое значение слова «еретик», то окажется, что герой заговора имеет в виду не только представителей духовного сословия и раскольников. Ведь «еретик», северо-восточное «еретник» (бранное) — колдун, нечестивец, вредный знахарь, насылающий порчу. Так не о колдунах ли идет речь в заговорах? Между прочим, слово «еретник» (вампир) также обозначает «нечистого мертвеца». «Нечистым», «заложным» мертвецом становился человек, умерший без покаяния, в том числе колдун и еретик. Колдун и еретик (вероотступник) в народном сознании — люди одного толка, поскольку и те, и другие служат лукавому. То есть по народным представлениям, раскольник, представитель духовного сословия, увлекающийся магией, колдун и «заложный мертвец» — вампир — по сути, одинаково опасные существа, поскольку все они так или иначе связаны с нечистой силой. Но в текстах заговоров мы находим еще одно подтверждение того, что духовенство занималось магией.
В некоторых заклинаниях в разряд «лихих»,опасных людей входят не только еретики и вероотступники. Бояться следует также: «схимника и схимницу, чернеца и черницу, старца и старицу, попа и дьякона», «верующих колдунов», «черных Божиих людей». В заговоре «на удачную охоту» читаем: «Пречистая сущая Богородица, закрой же и защити меня, раба Божия (имя рек), и мои ставушки и ловушки, и весь мой промысел своей рукою нетленною от колдуна и от колдуньи... от порченика и от порченицы... от кудесника и от кудесницы, от отрока и от отроковицы, от старца и от старицы, от схимника и от схимницы, от попа и от попадьи, от дьякона и от дьяконицы, от дьячка и от дьячихи, от пономаря и от пономарицы...». Именно эти люди, по мнению анонимных авторов заговора, способны навести «порчу» и спугнуть удачу. И подобное осторожное, недоверчивое отношение к духовенству нашло отражение в русских народных приметах. Считалось, что если в пути встречается поп, монах, монахиня, то в предпринятом начинании или в пути успеха не будет. Вера в подобные приметы была присуща не только крестьянам, но представителям других сословий. Вспомним роман А.С.Пушкина «Евгений Онегин» и страхи его героини — Татьяны: Когда случалось где-нибудь Ей встретить черного монаха, Иль быстрый заяц меж полей Перебегал дорогу ей, Не зная, что начать от страха, Предчувствий горестных полна, Ждала несчастья уж она. Примечательно, что в подобные приметы верят даже в стойком к суевериям XIX веке. Впрочем, боязнь Татьяны «черного монаха» — не выглядит как исключительная, странная особенность поведения, другое дело — суеверный генерал Демидов из Петербурга! Если он встречал по дороге священника, то останавливался, просил благословения, а потом отвозил священника к себе домой. Дома запирал священнослужителя на ключ, а затем со спокойным сердцем отправлялся по делам. Зная о его причудах, духовные лица, едва завидев карету генерала, прятались восвояси. Но есть еще одна причина, по которой в заклинаниях представители духовного сословия упоминаются как отрицательные персонажи — лица, которых следует бояться. Нередко разбойники и мошенники, переодевшись в монашескую одежду, бродили по большим дорогам, городам и селам.
Переодетые бандиты просили подаяние и денег на построение храмов и нередко нападали на людей. (О чем подробно рассказывается далее в 16-й главе «Страх перед неведомым и незнакомым» ). Вероятно, именно эти артистичные разбойники, что под видом монахов обманывали и грабили людей, и есть те «схимники», от которых защищается герой заговора. Мошенники, это зло в маске добра, бросали тень на священнослужителей, превращая их образ из положительного в отрицательный. По образу духовенства наносился «двойной удар», потому что две категории лиц вызывали к себе негативное отношение. И обе эти группы в народном сознании были связаны с духовенством и бросали на него тень. Это — раскольники-старообрядцы, которые в народном сознании уподоблялись еретикам и колдунам, и переодетые в монахов разбойники. Итак, нашему взору открывается двойственная картина — с одной стороны церковь на протяжении веков борется с магией, заговорами и их распространением и старательно преследует людей, которые увлекаются колдовством. С другой стороны — представители духовенства сами испытывают живой интерес к магии и народной культуре, а потому активно записывают заговоры. И именно священники сохранили для нас многие заклинания.
источник: Н.Степанова
|
