|
 Недеянием небо достигает чистоты, недеянием земля достигает покоя. При слиянии недеяния их обоих развивается <вся> тьма вещей. Неразличимо, неуловимо <они> исходят из ничего; неразличимы, неуловимы, не обладают образом. <вся> тьма вещей зарождается в недеянии. Поэтому и говорится: "Небо и земля бездействуют и все совершают". А кто из людей способен достичь недеяния?
* * *
Цзи Синцзы тренировал бойцового петуха для чжоуского царя Сюаньвана. Через десять дней <царь> спросил:
- Готов ли петух к бою?
- Еще нет. Пока самонадеян, попусту кичится.
Через десять дней <царь> снова задал <тот же> вопрос.
- Пока нет. Еще бросается на <каждую> тень, откликается на <каждый> звук.
Через десять дней <царь> снова задал <тот же> вопрос.
- Пока нет. Взгляд еще полон ненависти, сила бьет через край.
Через десять дней <царь> снова задал <тот же> вопрос.
- Почти <готов>. Не встревожится, пусть даже услышит <другого> петуха. Взгляни на него — будто вырезан из дерева. Полнота его свойств совершенна. На его вызов не посмеет откликнуться ни один петух — повернется и сбежит.
* * *
Однажды Чжуану Чжоу приснилось, что он — бабочка, весело порхающая бабочка. <он> наслаждался от души и не сознавал, что он — Чжоу. Но вдруг проснулся, удивился, что <он> — Чжоу, и не мог понять: снилось ли Чжоу, <что он> — бабочка, или бабочке снится, <что она> — Чжоу. Это и называют превращением вещей, тогда как между мною, <чжоу>, и бабочкой непременно существует различие.
* * *
Ле, Защита Разбойников, стрелял <на глазах> у Темнеющего Ока: натянул тетиву до отказа, поставил на предплечье кубок с водой и принялся целиться. Пустил одну стрелу, за ней другую и третью, пока первая была еще в полете. И все время оставался <неподвижным>, подобным статуе.
- Это мастерство при стрельбе, но не мастерство без стрельбы, — сказал Темнеющее Око. — А смог бы ты стрелять, если бы взошел со мной на высокую гору и встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней?
И тут Темнеющее Око взошел на высокую гору, встал на камень, висящий над пропастью глубиной в сотню жэней, отступил назад <до тех пор, пока его> ступни до половины не оказались в воздухе, и знаком подозвал к себе Ле, Защиту Разбойников. Но тот лег лицом на землю, обливаясь холодным потом <с головы> до пят.
- У настоящего человека, — сказал Темнеющее Око, — душевное состояние не меняется, глядит ли <он> вверх в синее небо, проникает ли вниз к Желтым источникам, странствует ли ко <всем> восьми полюсам. Тебе же ныне хочется зажмуриться от страха. Опасность в тебе самом!
* * *
Творящий Благо спросил Чжуанцзы:
- Бывают ли люди без страстей?
- Бывают, — ответил Чжуанцзы.
- Как можно назвать человеком человека без страстей?
- Почему же не называть его человеком, <если> путь дал такой облик, а природа сформировала такое тело?
- Если называется человеком, как может он быть без страстей?
- Это не то, что я называю страстями. Я называю бесстрастным такого человека, который не губит свое тело внутри любовью и ненавистью; такого, который всегда следует естественному и не добавляет к жизни <искусственного>.
- <если> не добавлять к жизни <искусственного>, — возразил Творящий Благо,
- как <поддерживать> существование тела?
- Путь дал <человеку> такой облик, природа сформировала такое тело, — повторил Чжуанцзы. — А ты относишься к своему разуму как к внешнему, напрасно расходуешь свой эфир: поешь, прислонясь к дереву: спишь, опираясь о столик. Природа избрала <для> тебя тело, а ты споришь о том, что такое твердое и белое.
* * *
Дядя Дракона сказал Вэнь Чжи:
- Тебе доступно тонкое искусство. Я болен. Можешь ли меня вылечить?
- Повинуюсь приказу, — ответил Вэнь Чжи. — Но сначала расскажи о признаках твоей болезни.
- Хвалу в своей общине не считаю славой, хулу в царстве не считаю позором; приобретая, не радуюсь, теряя, не печалюсь. Смотрю на жизнь, как и на смерть; смотрю на богатство, как и на бедность; смотрю на человека, как и на свинью; смотрю на себя, как и на другого; живу в своем доме, будто на постоялом дворе; наблюдаю за своей общиной, будто за царствами Жун и Мань. <меня> не прельстить чином и наградой, не испугать наказанием и выкупом, не изменить ни процветанием, ни упадком, ни выгодой, ни убытком, не поколебать ни печалью, ни радостью. Из-за этой тьмы болезней не могу служить государю, общаться с родными, с друзьями, распоряжаться женой и сыновьями, повелевать слугами и рабами. Что это за болезнь? Какое средство может от нее излечить?
Вэнь Чжи велел больному встать спиной к свету и стал его рассматривать.
- Ах! — воскликнул он. — Я вижу твое сердце. <его> место, целый цунь, пусто, почти <как у> мудреца! В твоем сердце открыты шесть отверстий, седьмое же закупорено. Возможно, поэтому <ты> и считаешь мудрость болезнью? Но этого моим ничтожным искусством не излечить!
* * *
Учитель Лецзы стал учиться.
Прошло три года, и <я> изгнал из сердца думы об истинном и ложном, а устам запретил говорить о полезном и вредном. Лишь тогда удостоился <я> взгляда Старого Шана. Прошло пять лет, и в сердце родились новые думы об истинном и ложною, устами по-новому заговорил о полезном и вредном. Лишь тогда <я> удостоился улыбки Старого Шана. Прошло семь лет, и, давая волю своему сердцу, < уже> не думал ни об истинном, ни о ложном, давая волю своим устам, не говорил ни о полезном, ни о вредном. Лишь тогда учитель позвал меня и усадил рядом с собой на циновке. Прошло девять лет, и как бы ни принуждал <я> свое сердце думать, как бы ни принуждал свои уста говорить, уже не ведал, что для меня истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно; не ведал, что для других истинно, а что ложно, что полезно, а что вредно. Перестал <отличать> внутреннее от внешнего. И тогда все <чувства> как бы слились в одно: зрение уподобилось слуху, слух — обонянию, обоняние-вкусу. Мысль сгустилась, а тело освободилось. кости и мускулы сплавились воедино. <я> перестал ощущать, на что опирается тело, на что ступает нога, о чем думает сердце, что таится в речах. Только и всего. Тогда-то в законах природы <для меня> не осталось ничего скрытого.
* * *
Свет спросил у Небытия:
- <вы>, учитель, существуете или не существуете? — Но не получил ответа. Вгляделся пристально в его облик: темное, пустое. Целый день смотри на него
- не увидишь, слушай его — не услышишь, трогай его — не дотронешься.
- Совершенство! — воскликнул Свет. — Кто мог бы <еще> достичь такого совершенства! Я способен быть <или> не быть, но не способен абсолютно не быть. А Небытие, как <оно> этого достигло?
* * *
Младенец, родившись, способен овладеть речью и без великого учителя, <ибо> живет вместе с говорящими.
* * *
Творящий Благо сказал Чжуанцзы:
- Ты говоришь о бесполезном.
- С тем, кто познал бесполезное, можно говорить и о полезном, — ответил Чжуанцзы. — Ведь земля и велика, и широка, а человек ею пользуется <лишь> в размере своей стопы. А полезна ли еще человеку земля, когда рядом с его стопою роют <ему> могилу вплоть до Желтых источников?
- Бесполезна, — ответил Творящий Благо.
- В таком случае, — сказал Чжуанцзы, — становится ясной и польза бесполезного.
* * *
Циньцзы спросил Ян Чжу:
- Выдернул бы ты у себя один волосок, если бы это могло помочь миру?
- Миру, конечно, не помочь одним волоском.
- А если бы можно было? Выдернул бы?
Ян Чжу промолчал.
Циньцзы вышел и передал обо всем Мэнсунь Яну.
Мэнсунь Ян сказал:
- Ты не проникся мыслью учителя. Разреши тебе <это> объяснить. Согласился бы ты поранить себе кожу, чтобы получить тьму золота?
- Согласился бы.
- Согласился бы ты лишиться сустава, чтобы обрести царство?
Циньцзы промолчал.
- Рассудим. Ведь волосок меньше кожи; кожа меньше сустава. Однако ведь, по волоску собираясь, и образуется кожа, и кожа, собираясь, образует сустав. Разве можно пренебречь даже волоском, если он — одна из тьмы частей тела?
- Мне нечего тебе ответить, — сказал Циньцзы. — Но если спросить о твоей речи Лаоцзы и Стража Границы, <они> признали бы справедливыми твои слова; если спросить о моей речи великого Молодого Дракона и Мо Ди, они признали бы справедливыми мои слова.
Мэнсунь Ян, обратившись к своим ученикам, заговорил о другом.
* * *
Янь Юань сказал:
- <я>, Хой, продвинулся вперед.
- Что это значит? — спросил Конфуций.
- <я>, Хой, забыл о милосердии и справедливости.
- Хорошо, <но это> еще не все.
На другой день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
- <я>, Хой, продвинулся вперед.
- Что это значит? — спросил Конфуций.
- <я>, Хой, забыл о церемониях и о музыке.
- Хорошо, <но это> еще не все.
На следующий день Янь Юань снова увиделся с Конфуцием и сказал:
- <я>, Хой, продвинулся вперед.
- Что это значит? — спросил Конфуций.
- <я>. Хой, сижу и забываю <о себе самом>.
- Что это значит, "сижу и забываю <о себе самом>"? — изменившись в лице, спросил Конфуций.
- Тело уходит, органы чувств отступают. Покинув тело и знания, <я> уподобляюсь всеохватывающему. Вот что означает "сижу и забываю <о себе самом>".
- Уподобился <всеохватывающему> — значит, освободился от страстей; изменился — значит, освободился от постоянного. Ты, воистину, стал мудрым! Дозволь <мне>, Цю, следовать за тобой.
* * *
В Чжэн был Колдун по имени Цзи Сянь. Точно бог, узнавал <он>, кто родится, а кто умрет, кто будет жить, а кто погибнет, кого ждет счастье, а кого беда, кого долголетие, кого ранняя смерть, и назначал <каждому> срок — год, луну, декаду, день. Завидев его, чжэнцы уступали дорогу.
Лецзы встретился с Колдуном и подпал под его чары. Вернувшись же, обо всем рассказал учителю с Чаши-<горы>:
- Ваше учение я считал высшим, а теперь познал более совершенное.
- Я открывал тебе внешнее, еще не дошел до сущности,- ответил учитель. — Как же тебе судить об учении? Если рядом с курами не будет петуха, откуда же возьмутся цыплята? Думая, что постиг учение и <можешь> состязаться с современниками, <ты> возгордился, поэтому он и прочел все на твоем лице. Приди-ка вместе <с ним> сюда, пусть на меня посмотрит.
Назавтра Лецзы явился к учителю вместе с Колдуном. <когда они> вышли, <колдун> сказал Лецзы:
- Увы! Твой учитель <скоро> умрет, не проживет и десяти дней. Я видел странное — пепел, залитый водой,
Лецзы вошел к учителю, зарыдал так, что слезами оросил одежду, и передал ему <слова колдуна>.
- В тот раз я показался ему поверхностью земли, — сказал учитель, — без побегов, без движения. Ему, видимо, почудилась какая-то преграда в источнике моей жизненной энергии. Приди-ка снова <с ним> сюда.
Назавтра Лецзы снова явился с Колдуном. <когда они> вышли. <колдун> сказал Лецзы:
- Счастье, что твой учитель встретился со мной. <ему> лучше, полностью появилась жизнь. Я заметил, что энергия проникает через преграду.
Лецзы вошел к учителю и передал ему <все>.
- На этот раз я показался ему в виде неба и земли, <куда> нет доступа <таким понятиям, как> "имя" <или> "сущность".
Но источник энергии исходил из пяток. Вот <ему> и почудилось, что мне лучше. Приди-ка снова <с ним> сюда.
На другой день Лецзы снова явился с колдуном к учителю. <когда они> вышли, <колдун> сказал Лецзы:
- Твой учитель в тревоге. Трудно читать на его лице. Успокой <его>, и <я> снова его навещу.
Лецзы вошел к учителю и передал ему <все>. Учитель молвил:
- На этот раз он узрел во мне великую пустоту без малейшего предзнаменования <чего-либо> и принял ее за признак равновесия жизненных сил. Существует всего девять названий глубин. <я же> появился в трех: <в виде> глубины водоворота, стоячей воды, проточной воды. Приди-ка снова <с ним> сюда.
На другой день Лецзы вместе с Колдуном снова явился к учителю. Не успел Колдун занять <свое> место, как в растерянности пошел прочь.
- Догони его, — велел учитель.
Лецзы побежал, не смог его догнать, вернулся и сказал:
- Не догнал! <он куда-то> исчез! Потерялся!
- Я показался ему зародышем, каким был еще до появления на свет, — сказал учитель. — Я предстал перед ним пустым, покорным, свернувшимся в клубок. <он> не понял, кто <я>, какой <я>, видел то увядание, то стремительное течение. Вот и сбежал <от меня>.
Тут Лецзы решил, что еще и не начинал учиться, вернулся <домой> и три года не показывался. Готовил пишу для своей жены, свиней кормил будто людей, в резьбе и полировке вернулся к безыскусственности. В <других> делах не принимал участия. Лишь телесно, словно ком земли возвышался он среди мирской суеты, замкнутый, целостный и поэтому <познал> истину до конца.
* * *
Вэй Черное Яйцо из-за тайной ненависти убил Цю Ясного, и сын Ясного, Верный, задумал <ему> отомстить. Духом Верный был очень силен, но телом слишком слаб: ел по зернышку, ходил <лишь> при попутном ветре. Даже в гневе не мог поднять оружие, чтобы отомстить. <но>, стыдясь прибегнуть к чужой помощи, <он> поклялся расправиться с Черным Яйцом своей рукой.
Черное же Яйцо превосходил всех дерзостью и отвагой, силой противостоял сотне мужей, <крепостью> суставов и костей, мускулов и кожи даже не походил на человека: вытянутой шеей отражал <удар> меча, обнаженной грудью — стрелу. Лезвие и острие гнулись и ломались, а на теле <у него> не оставалось ни царапины, ни шрама. Зная свою силу, <он> смотрел на Верного, как на цыпленка.
- Что ты думаешь делать? — спросил у Верного его друг, Советчик Шэнь. — Ты так оскорблен, а он так пренебрегает тобой.
- Хочу, чтобы ты мне посоветовал, — проливая слезы, ответил Верный.
- Слышал я, что предок Великого Совершенного из царства Вэй добыл драгоценный меч иньского царя. С таким мечом один отрок способен отразить три армии. Не попросить ли у него <этот меч>? — сказал Советчик.
Верный отправился в Вэй и увиделся с Великим Совершенным. Поклонился ему, точно раб-возница, попросил принять в дар жену и детей, а затем обратился со своей просьбой.
- У меня три меча, выбирай любой, — ответил ему Великий Совершенный. — Но ни одним нельзя убить человека. Сначала расскажу тебе о них. Первый называется Таящий свет. Смотришь на него — и <его> не видишь, взмахнешь им — и не знаешь, коснулся он чего-либо или нет; прозрачен и не имеет граней, рассекает <тело>, а тело ничего не ощущает. Второй называется Принявший тень. Если всматриваться в него с северной стороны при смене предрассветного мрака утренней зарей или в сумерках — на грани дня и ночи, то что-то увидишь, но формы не разберешь. <когда> он кого-то коснется, издает будто украдкой тихий звон, но тело не ощущает боли. Третий называется Закаленный ночью. При свете дня видна его тень, блеска невидно; ночью он блестит, но не видна форма. Коснувшись тела, рассекает его с треком, но рана сразу же заживает, остается лишь боль, к лезвию кровь не пристает. Эти три сокровища передавались <в нашем роду> уже тринадцать поколений, но в деле не бывали. Спрятаны в ларце, и даже печати <с них> не снимали.
- И все-таки я должен попросить <у вас> последний. — сказал Верный.
Тут Великий Совершенный вернул ему жену и детей, постился с ним вместе семь дней и на грани вечерней зари и ночной темноты, опустившись на колени, вручил ему меч Закаленный ночью. Верный принял его, дважды поклонился и возвратился домой.
И тогда Верный отправился с мечом к Черному Яйцу. Тот, как раз опьянев, лежал навзничь под окном. <верный> трижды разрубил его от шеи до поясницы, но Черное Яйцо не проснулся. Думая, что он мертв. Верный поспешил уйти, но у ворот встретил сына Черного Яйца и трижды его рубанул, рассекая, будто воздух. Сын Черного Яйца расхохотался и спросил:
- Что ты так глупо трижды меня поманил?
Тут Верный понял, что <таким> мечом не убить человека, и, тяжко вздыхая, пошел домой.
Проснувшись, Черное Яйцо рассердился на свою жену:
- Оставила меня, пьяного, непокрытым. Вот у меня и заболело горло, заломило поясницу!
Сын же его сказал:
- Недавно приходил Верный, встретился со мной в воротах, трижды меня поманил, и у меня также заболело все тело а конечности онемели. Он нас сокрушил!
* * *
Циньский Мугун спросил Радующегося Мастерству:
- Нет ли в твоем роду кого-нибудь другого, чтобы послать на поиски коня? Ведь годы твои уже немалые!
- У сыновей <моих, вашего> слуги, способности небольшие. <они> сумеют найти хорошего коня, <но> не смогут найти чудесного коня. Ведь хорошего коня узнают по <его> стати, по костяку и мускулам. У чудесного же коня <все это> то ли угасло, то ли скрыто, то ли утрачено, то ли забылось. Такой конь мчится, не поднимая пыли, не оставляя следов.
Прошу принять того, кто <знает> коней не хуже вашего слуги. С ним вместе скованный, <я>, ваш слуга, носил коромысла с хворостом и овощами. Это — Высящийся во Вселенной.
Мугун принял Высящегося во деленной и отправил на поиски коней.
Через три месяца <тот> вернулся и доложил:
- Отыскал. В Песчаных холмах.
- Какой конь? — спросил Мугун.
- Кобыла, каурая.
Послали за кобылой, а это оказался вороной жеребец.
Опечалился Мугун, призвал Радующегося Мастерству и сказал:
- <вот> неудача! Тот, кого ты прислал для поисков коня, не способен разобраться даже в масти, не отличает кобылы от жеребца. Какой же это знаток коней!
- Вот чего достиг! Вот почему он в тысячу, в тьму раз превзошел и меня, и других, <которым> несть числа! — глубоко вздохнув, воскликнул Радующийся Мастерству. — То, что видит Высящийся, — мельчайшие семена природы. <он> овладел сущностью и не замечает поверхностного, весь во внутреннем и предал забвению внешнее. Видит то, что ему <нужно> видеть, не замечает того, что ему <не нужно> видеть; наблюдает за тем, за чем <следует> наблюдать; опускает то, за чем не <следует> наблюдать. Конь, которого нашел Высящийся, будет действительно ценным конем.
Жеребца привели, и это оказался конь поистине единственный во всей Поднебесной!
* * *
Наша жизнь ограничена, а знания неограничены. Ограниченному следовать за неограниченным опасно. <поняв это>, совершенствовать знания опасно.
Совершая добро, избегай славы, совершая зло, избегай наказания. Если взять за основу главное, можно сохранить <свое> тело, сберечь целостность жизни, можно поддержать родителей, можно дожить до предельного возраста.
* * *
Повар царя Прекрасномилостивого принялся разделывать <тушу> быка. Каждый взмах руки и наклон плеча, каждый шаг ноги и сгибание колена сопровождались треском отделяемой от кости кожи, стуком ножа. <работа шла> в четком ритме, точно танец "В тутовой роще" или "Цзин шоу".
- Ах, как прекрасно! Как совершенно <твое> мастерство! — воскликнул Прекрасномилостивый.
Опустив нож, повар сказал:
- <Я, ваш> слуга, привержен пути более, чем <своему> мастерству! Когда <я, ваш> слуга, стал впервые разделывать быка, то видел лишь тушу, а через три года перестал замечать животное как единое целее. Теперь же я не смотрю <на него>, а понимаю <его> разумом, не воспринимаю <его> органами чувств, а действую лишь разумом. Следуя за естественными волокнами, режу сочленения, прохожу в полости, никогда не рублю то, что слишком твердо, — центральные жилы и связки, а тем более — большие кости.
Хороший повар режет, <а поэтому> меняет нож раз в год. Посредственный повар рубит, <а потому> меняет нож раз в месяц. Ножу <вашего> слуги ныне девятнадцать лет, <я> разделал им много тысяч бычьих туш, а лезвие у него словно только что заострено на точильном камне.
Между сочленениями есть щели, а острие ножа не имеет утолщения. Когда вводишь в щель тонкое лезвие, места, где погулять ножу, находится с избытком. Поэтому и через девятнадцать лет его лезвие словно только что заострено на точильном камне. Но, несмотря на это, каждый раз, подойдя к сложному сплетению, вижу, как трудно с ним справиться, страшусь и остерегаюсь, не отвожу глаз, веду нож медленно, едва шевеля. И вдруг так быстро заканчиваю разделку, точно рассыпаю ком земли. Подняв нож, я постою, оглянусь по сторонам, пройдусь в нерешительности и, удовлетворенный, оботру нож и спрячу.
- Отлично! — воскликнул Прекрасномилостивый. — Услышав рассказ повара, я понял, как достичь долголетия.
* * *
Гань Ин в старину был замечательным стрелком. Лишь натянет лук — и звери ложатся, а птицы падают. У Гань Ина обучался Стремительный Вэй и превзошел в мастерстве своего наставника. К Стремительному Вэю и пришел учиться Цзи Чан.
- Сначала научись не моргать, — сказал ему Стремительный Вэй, — а затем поговорим и о стрельбе.
Цзи Чан вернулся домой, лег под ткацкий станок своей жены и стал глядеть, как снует челнок. Через два года он не моргал, даже если <его> кололи в уголок глаза кончиком шила.
<цзи чан> доложил об этом Стремительному Вэю, тот сказал:
- <этого> еще недостаточно. Теперь еще научись смотреть, а потом можно <и стрелять>. Научись видеть малое, точно большое, туманное, точно ясное, а затем доложишь.
Чан подвесил к окну вошь на конском волосе и стал на нее глядеть, обернувшись лицом к югу. Через десять дней <вошь> стала расти <в его глазах>, а через три года уподобилась тележному колесу, все же остальные предметы <казались ему> величиной с холм или гору. Взял <он> лук из яньского рога, стрелу из цзинского бамбука, выстрелил и пронзил сердце вши, не порвав волоса.
Доложил об этом Стремительному Вэю. Стремительный Вэй ударил себя в грудь, затопал ногами и воскликнул:
- Ты овладел <искусством>!
Тогда Цзи Чан понял, что во всей Поднебесной для него остался лишь один соперник, и задумал убить Стремительного Вэя.
Они встретились на пустыре и стали друг в друга стрелять. Стрелы их на полдороге сталкивались наконечниками и падали на землю, не поднимая пыли.
Но вот у Стремительного Вэя иссякли стрелы, а у Цзи Чана осталась еще одна. Он спустил ее, но Стремительный Вэй точно отразил стрелу колючкой кустарника.
И тут оба мастера заплакали, отбросили луки, поклонились друг другу до земли и просили друг друга считаться отцом и сыном. Каждый надкусил себе руку, <и кровью> поклялся никому более не передавать своего мастерства.
* * *
Чжэнец-Дровосек, собирая топливо в отдаленном месте, повстречал испуганного оленя, ударил его и убил. Боясь, что кто-нибудь заметит оленя, дровосек поспешил спрятать его во рву и прикрыть хворостом. Но от радости он вдруг забыл, где спрятал добычу, и решил, что все это случилось во сне.
По дороге <дровосек> пел о том, что с ним случилось. Песню подслушал прохожий и благодаря этому нашел оленя. Придя домой, он сказал своей жене:
- Дровосек во сне добыл оленя, но не знал, где он находится. Теперь же я его нашел. Дровосек воистину видел вещий сон.
Жена возразила:
- Не приснилось ли тебе, что дровосек добыл оленя? Откуда взялся дровосек? Поистине ты добыл оленя, значит твой сон и был вещим.
Муж ответил:
- Зачем разбираться, кому приснилось: ему или мне? Я же добыл оленя!
Дровосек вернулся домой, но не мог примириться с потерей оленя. Той же ночью в вещем сне увидел он место, где спрятал оленя, и человека, который нашел оленя. На следующее утро дровосек отыскал приснившегося ему человека, а затем пошел в суд спорить из-за оленя. Его послали к Наставнику мужей.
Наставник мужей сказал:
- Если <ты> сначала действительно добыл оленя, то напрасно называешь это сном. <если же> на самом деле добыл оленя во сне, то напрасно называешь это действительным. <если> Прохожий действительно взял твоего оленя, то спорит с тобой из-за оленя. <если же> его жена <правильно> говорит, что он узнал о чужом олене во сне, тогда никто не добыл оленя. <однако> вот доказательство
- олень. Прошу разделить его на две части и пусть услышит об этом царь Чжэн.
Царь Чжэн сказал:
- Увы! Не видел ли и <сам> судья во сне, что разделил чужого оленя?
<царь> спросил совета у помощника. Помощник же сказал:
- <ваш> слуга не может разобраться, сон это был или не сон. Отличить сон от яви <могли> лишь Желтый Предок и Конфуций. Кто же их различит, <если> ныне нет ни Желтого Предка, ни Конфуция. Значит, можно довериться решению Наставника мужей.
|
