|
 Касаясь вопроса о семантике образа дремучего, темного, мрачного, девственного леса, рассматриваемого на материале русской волшебной сказки, В.Я. Пропп пишет: "Лес окружает иное царство, дорога в иной мир ведет сквозь лес". Действительно, в некоторых случаях лес воспринимается как медиативное пространство между мирами. Однако, по другим представлениям, лес, наделенный специфическими признаками, и есть тот самый трансцендентный мир, встречи с которым так опасаются находящиеся в его владениях. Как отмечал в свое время Д.Д. Фрэзер, люди первобытной культуры верят, что "духи их предков живут в густом лесу".
Лес, отождествляемый с инобытием, согласно мифологическим рассказам, маркируется знаками смерти — например, поваленными деревьями, лежащими крест-накрест. В архаическом мировосприятии лежащие деревья приравниваются к трупам, а сам лес — к инобытию: "Лес большой, туды наземь бревна крест-накрест наложены. Ну, думаем, что такое? Не знаем, что". Такой лес в народных говорах называется колодливым, колодистым, что связано с представлениями о колоде — долбленом гробе, домовине. Лес, не поддающийся определению в физических категориях, — не просто лес. Об этом свидетельствуют и реплики рассказчиков, выраженные в семантической формуле: "такого и лесу не было". По народным верованиям, в силу определенного хронотопа в пространство реального леса вторгается континуум иного мира, имеющего противоположный рельеф и заменяющего бытие на инобытие: "Дак пошла на тропинку, дак буролом, дак страшный, проходу нету. А знаю, что там тропинка должна быть, чувствую". И лишь по мере возвращения лесного пространства к своему изначальному состоянию все становится на свои места: "Тут тропиночка-то и е <...>, тут никакого бурелома нет". Нередко запредельный лес,возникший здесь в момент "размыкания" миров, появляется внезапно и неожиданно: "Шла-шла — и вдруг лес большой".
Лес, который вторгается из "того" мира в "этот", отличается от реального, здесь же локализованного, даже по породе составляющих его деревьев. Деревья иного мира маркируют его потусторонность. Согласно одной из бывальщин, девушке, ведомой неким мифическим существом, принявшим облик знакомой женщины, казалось, что она ходит в "черемушниках". Однако, когда она, сотворив молитву, возвращается из инобытия "сюда", выясняется, что "тут-то черемушников нету, какой-то лес".
Чтобы вернуться из инобытия в мир людей, нужно, согласно народным верованиям, исполнить соответствующий случаю обряд. Для этого предписывается переодеть одежду наизнанку, т.е. с верхней стороны на нижнюю, поменяв местами верх и низ, что повлечет за собой смену иного пространства на свое, привычное, знакомое: "И вдруг показалось озеро, другое, дорога — наши места. А час плутали". В том случае, когда антимир вторгается "сюда" в виде леса-валежника, леса-бурелома, леса-сухостоя, высохшего на корню (жарового леса), являя собой царство смерти, по исполнении обряда переодевания, обеспечивающего вытеснение запредельного континуума и замену иного пространства своим, "этот лес куда-то ушел и сгинул". И по его уходе привычное бытие возвращается на прежнее место: "Лес ушел — и тут наш дом, и тут озеро. А то не видно было. Абсолютно". <Соответственно, отправляясь ночью на встречу с лешим, "бабка" выворачивает платье "на левую сторону", обеспечивая себе этим обрядовым действом попадание в потусторонний мир.>
Подобная фантасмагория, представленная в фольклорно-мифологической традиции, имеет сложные генетические и семантические связи с похоронным обрядом, равно как и со специфическими формами первобытного мышления. Квинтэссенция этой мистерии заключена в пословице: "Родишься в чистом поле, а умрешь в темном лесе". В значительной мере она обусловлена древним способом захоронения умерших на деревьях/в деревьях, а позднее — на столбах/в долбленых гробах-домовинах. Поскольку одним из местопребываний душ умерших, по поверьям язычников, было дерево, особый интерес вызывает сопоставление русск. диал. райник "лес" и русск. рай. Подобные воззрения соотносятся с данными славянских языков. Так, в сербском языке лес/лиес означает, помимо прочего, "гроб", а леш — "мертвый человек". Соответственно в родственных словах, имеющих общий индоевропейский корень, заключена идея сокрытия: "убежище, глухое скрытое место, глухой лес"; "быть скрытым, прятаться". В них как нельзя лучше проявляется архетип захоронения умерших, происходящего в лесу.
В качестве одушевленного существа лес наделяется и особой притягательной, заманивающей силой, нередко безличной, неопознанной и неперсонифицированной. И человек не всегда способен устоять перед ней: "<...> меня всё заманивает, меня всё затянет, и ушла далеко я". В одной из быличек мать видит, как сын устремляется в лес, вопреки своей воле, при этом страшным голосом зовет ее на помощь. По убеждению другой рассказчицы, если б она в аналогичной ситуации не догнала мальчика, его бы "уволокли пой ведай куды по лесу". По другой версии, человек углубляется в лес, следуя зову, доносящемуся в данном случае из орги — оврага или топкого места, поросшего лесом, что служит знаком-символом нижнего мира либо медиативного локуса. Причем этот зов принимается контактером за голос родственника, в рассматриваемой быличке — сватьи Маланьи, призывающей к себе своего соплеменника. Аналогичная коллизия может быть связана и с домашней скотиной: "Как-то зовет ее оттуда, аж лес гудит".
В мифологических рассказах взаимосвязь человека с лесом часто проявляется в ситуации похищения: "А эту бабу лесом да в Каккину ведь унесли туды. <...> вот туды ее отсюда уволокли лесом. <...>. Вот кто сволок?". Концентрированное выражение подобных представлений содержится в пословице: "Ходить в лесу — видеть смерть на носу".
В большинстве же мифологических рассказов похищение предваряется ситуацией блуждания по лесу, которое осмысляется как пребывание между двумя мирами, нередко между двумя сторонами леса. Такое блуждание служит прологом к попаданию в царство смерти. Выявляется и первопричина блуждания-похищения: "Нет, ты не заблудилса, а тебя лешой унес", — говорят вернувшемуся домой парню, который, было, ушел в "другу, не в ту сторону". Похищение же в подобных случаях приравнивается к смерти, временной или завершающей жизненный путь. Из сказанного следует, что по своей сокрытой сущности лес предстает "как мифологически обобщенный образ антимира". Там локализуются умершие, и в первую очередь предки, образы которых в фольклорно-мифологической традиции оказались совмещенными с образами духов-"хозяев" леса.
(Отрывки из книги Н.А. Криничной "Крестьянин и природная среда в свете мифологии. Былички, бывальщины и поверья Русского Севера")
|
